- Сергей Иванович! Сергей Иванович!

Пред Волом выросла женщина в меховой шапке с перьями на макушке.

- Сергей Иванович, летимте, пожалуйста, ребята ждут!

- Какие ребята? - Вол нахмурился и щелчком выбросил окурок.

- Как же какие, Сергей Иванович, - женщина проследила за дугой полета. – Лауреаты окружного конкурса молодых дарований.

- А в чем им даровано? И кто вы, собственно?

- Я Надежда Львовна, министр культуры.

- Был же другой, лысоватый такой с очками.

- Лысоватый? – женщина задумалась, поправив шапку. – А! Так, то министр культуры московский, а я наш. Полетели, Сергей Иванович, дарования ждут, велено без вас не начинать.

Вол втянул морозный воздух и вошел внутрь, а ему навстречу помощники. Вол указал на вошедшую следом женщину в меховой шапке.

- Нужно лететь в Салехард, - развела руками Дана. - Там концерт какой-то под нашим патронажем.

- Выступят финалисты «Скрипичной вьюги». Скрипочки, - женщина изобразила игру на скрипке.

- Вы почетный сопредседатель жюри, - с иронией заметил Маркел.

Вол устало взглянул на женщину в меховой шапке, которую распирало от энтузиазма, на Маркела, который в целом был не прочь слетать от внезапно и необъяснимо откуда накатившей бодрости, и на Дану, которая после свадьбы не отводила взгляд от кольца, когда не наблюдала за Маркелом, его движениями, манерой держать подбородок, тем как говорит, как бросает ответный взгляд и как следом его лицо на миг расслабляется. Дана иногда улыбалась, но не кому-то конкретно и совсем по-другому. В остальное время она вертела на пальце обручальное кольцо, этим была занята и сейчас. Можно было сослаться на усталость и отказаться. Все бы поняли отказ, учитывая возраст и адский день. Да и кто ему, Волу, теперь указ? С другой стороны Вола совсем не прельщала перспектива остаться в номере, чтобы его поедали думы по мотивам прошедшего дня, пока он не уснет, а уснуть он сможет, как назло, очень нескоро.

В Салехард прилетели к восьми вечера, пока доехали до филармонии подошло к девяти. В холле директор (престарелая интеллигентка с огромной брошью на груди) в полупоклоне просила прощения:

- Уж не надеялись, Сергей Иванович, что почтите нас. Простите, глубочайше просим прощения. Придумала! - старушка расплылась в улыбке. – Сейчас мы пойдем сцену, чтобы вас поприветствовали.

- Как же можно, Бронислава Станиславовна? - шепнул ей на ухо один из работников филармонии. -  Вительницкий только начал.

- Ничего, мигнем из-за кулис, чтоб побыстрее закруглялся. Сергей Иванович, может с дороги чай, кофе? Найдется коньячок.

Вол отказался и настоял провести себя в зал без помпы, дабы не мешать артистам и зрителям. Выступлений за день с Вола было довольно. Его посадили в президиум на первом ряду. И все же вслед за поклоном Вительницкого, антрепренер со сцены возвестил о долгожданном появлении почетного сопредседателя жюри, председателя попечительского совета фонда поддержки музыкантов и коллективов песни и пляски Ямало-ненецкого автономного округа Свечкина Сергея Ивановича. Члены жюри рукоплескали, зал отозвался жиденькими хлопками с покашливанием. Пришлось подниматься и помахать залу. Когда Вол опустился в кресло, директор филармонии дала знак возобновить концерт.

Антрепренер представил вышедшего конкурсанта, имя которого Вол не считал нужным слушать и, тем более, запоминать. Растирая уставшие веки, Вол молил бога о скором окончании дня, чтобы он смог тайком найти бутылку и напиться. На сцене тощий юноша, прикрыв глаза, положил скрипку на плечо, и едва его подбородок коснулся упора, его смычок заскользил по струнам. Не случилось такого, когда музыка явила силу гения, чтобы слушатели перестали видеть тщедушность тела, преклоняясь пред всепобеждающей мощью таланта, не получилось так, чтобы мелодия заставила позабыть о бренном, чтобы души унесло в небеса, не было надрыва, чтобы на лбу вспухли вены. Юноша играл минорную партию с закрытыми глазами, играл чисто, как играли конкурсанты до и будут играть после. Не будучи ценителем классики, Вол откинулся в кресле и просто наблюдал за мимикой человека, которому нравится то, что он делает. Приглядевшись, Вол заметил, как по щеке скрипача поползла капелька слезы. Скрипач плачет над собственной мелодией, такое даже сухаря умилит, но Вол вместе с тем ощутил едва ли не физическую тяжесть на сердце. Вдруг юноша чихнул, и так сильно, что скрипка, зажатая подбородком, вылетела, смазано издав высокую ноту. Тишина. Покашливания в зале. Опустив голову, скрипач свел брови и решительной поступью ушел за кулисы. И тогда Вол осознал, что уже которую минуту не выдыхает. Отдышавшись, он встал.

- Куда вы, Сергей Иванович? Лишь небольшой казус, - взяла его за лацкан директор филармонии. – Сейчас выступят новые конкурсанты.

- Нет, мне нужно…

- Будет Вивальди! - подняв ладонь, со значением произнесла директор.

- Мне нужно, - Вол ответил сквозь зубы, - в туалет.

Испугавшись пущей неловкости, директор прижала руки к груди. Вол протиснулся между коленками жюри и столом, который от пуза Вола отъезжал, издавая громкий скрип, спасибо прекрасной акустике. Выйдя в коридор, Вол огляделся, мысленно соображая, как попасть за кулисы. Охрана покинула зал вслед за шефом. В холле Маркел и Дана эмоционально шептались. Маркел обернулся, услыхав суматоху, и вопросительно дернул подбородком, Вол отмахнулся.

За сценой Вол нашел сына.

- Я не пойму, как ты здесь? Я думал, ты сгинул где-то в коллекторах!

Завершив укладывать музыкальные принадлежности, Коля визжащей от скорости собачкой застегнул сумку и перекинул на ремне через плечо, и только после этого взглянул на Вола.

- Как видишь, не сгинул. А ты изменился. Тебе идет. Ну, не хворай, мамке привет, - Коля собрался уйти.

- Ты не можешь исчезнуть просто так, - Вол задержал за руку сына. – Мы думали, ты погиб. Почти три года прошло.

- Не больно-то ты искал меня, - нахмурился Коля. – Да и зачем?

- Мне, нам, интересно, что с тобой произошло, почему ты исчез.

- Если тебе станет легче, - Коля повернулся к отцу. - С четырнадцати лет, как начал малость кумекать, я понял, что не хочу становиться таким, как ты. Мне стало мерзко смотреть на ваши лица, вот насколько я вас ненавидел. После школы я, наконец, вырвался поступать в Москву. Поступил. Но я ехал, чтобы уехать. Цели своей, выходит, достиг. Расслабился, подобралась компания, пил, торчал, веселился, забыл про учебу. До двадцати ты ощущаешь себя бессмертным. Думаешь, еще наработаюсь, целую жизнь придется вкалывать. Пока молодой, нужно набираться впечатлений! До поры выруливаешь, но однажды набирается столько долгов, что не раскидать. Друзья, кто побогаче, получали второй шанс, а мне с другими нищеебами шанса не дали. С общаги поперли. Покантовался там-сям, отовсюду мягко попросили. Возвращаться некуда. А домой? Нет уж, лучше сдохнуть. Так я оказался на улице. Занял, у кого смог, зная, что не отдам, тиснул скрипку у одного синяка, и подался куда глаза, другими словами, в Питер. И вот, спустя годы отчаяния, жизни впроголодь по коммуналкам, без личной жизни и семьи, работая по кафе и на улицах, да где придётся, с пониманием, что, если сдамся, то сдохну под забором, я выжил. Полгодика пожил в баптистской реабилитации. Там много смотрел обучающих видосов, читал. В общине нашелся скрипач, который помог улучшить навыки игры. Меня приняли в Питерскую консерваторию. Не мольбами приняли, я доказал, что достоин. И вот, я здесь. Между прочим, в Салехарде я за свои деньги. Осталось доучиться три года, и я всем дам просраться.

- Коля, ты, конечно, вправе винить на меня за многие и многие провалы. Просто, понимаешь… Это довольно сложно…

- Вот смотрю я на тебя и понимаю, а нет во мне больше обид. Ты был таким отцом, каким мог быть, и я не мог поступать иначе, имея в голове старое понимание вещей. По сути, тех нас с тобой больше нет. Я совсем другой человек, да ты, вижу, тоже. Тебя не было, когда я в тебе нуждался. Нужен ли мне отец сейчас? Нужны ли мы друг другу? Не знаю. Точнее знаю, но мораль подлая штука.

- Позволь вернуть долг. Жизнь меня закрутила, отняла имя и прошлое, но вознесла на самый верх. Представь себе, Коля, твой папа теперь олигарх. Ты даже не можешь вообразить той роскоши! Когда ты увидишь мою новую жизнь, и твою, если пожелаешь…

- Что ж, поздравляю, ты смог пасть еще ниже. Что ты на меня уставился? Я насмотрелся людей, готовых за бабки продать тело, достоинство, любимое дело. Обменивают жизнь на бабло. Самое смешное, люди спускают деньги на понты, поездки и тусовки, чтобы опять вернуться к торговле собой. Я ненавижу людей, к которым ты так счастлив примкнуть. Сколько добрых душ вы погубили, соблазнив культом достатка... Самый ценный товар в мире отнюдь не нефть или золото. Этот товар бедняки, которые мечтают разбогатеть. Блять, а ведь однажды кто-то сможет отказаться от денег и страха за свою шкуру, и он найдет других, кого не купить. Всем вам тогда пиздец. Я слушал одно выступление, говорили, что в последние годы Николая второго не могли найти человека на должность министров. Отказывались из страха покушений. Прощай, отец, нам, правда, не нужно быть вместе.

Подтянув ремень сумки, Коля прошел мимо Вола в коридор. Поразмышляв над услышанным, Вол вышел следом, но не нашел сына в холле. Когда охрана спросила, ищет ли он пацана, с которым говорил, Вол покачал головой. «По крайней мере, Кристина беременна».

Не пожелав ночевать в гостинице, Вол настоял вернуться на базу отдыха. По прилёту, как ожидалось, невыносимо уставший Вол не мог уснуть. Он вставал, курил, пил, мочился, ложился и так по кругу. Второе дыхание зачем-то решило пробудиться в полтретьего ночи и не отпускать до рассвета. Ночь, бессонница, богатый на события день не оставили шанса спокойствию, рефлексия поглотила рассудок. С первыми лучами Вол достал телефон и, закурив, набрал номер Клавдии. Едва раздался звук голоса, Вол начал:

- Я тебя не люблю, как и ты не любишь меня. Нас сколь-нибудь связывал сын. Я нашел его, он жив. Я ему не нужен. Раз он не звонил тебе, мы оба ему не нужны. Эти слова злобные, но разве я не говорю правду? Мы с тобой обосрались как родители, теперь он взрослый, и не нуждается в родителях. Если тебе станет легче, мне дерьмово оттого, что я говорю это. Так мне сказал сын. Сученок, но сын. Он играет, чего и желал. Смог. Сможем и мы. Ты часто говоришь, что жизнь закончилась после пятидесяти. Неправда. За прошедший месяц я отдал бы добрый десяток лет. Чем были те годы? Отдал бы пятнадцать. Мы были дураками, Клав, когда однажды вообразили себя взрослыми. Мы такие же глупые юнцы, только с плохим здоровьем. Возраст не повод для уважения, по крайней мере, я на такое уважение не претендую. Я был, есть и точно останусь мудаком, но я точно попытаюсь не умереть при жизни. Нас окружают живые мертвецы, оглядись вокруг, а потом взгляни в зеркало. Ты тоже, пожалуйста, попытайся жить, но, если не станешь, не пизди, что не способна из-за возраста. Нет, ты просто легла в гроб с едой и телевизором и ждёшь, когда приберет господь, потому что лишить себя жизни своей рукой тебе не хватит воли. Ты жива, Клава, жива! Сделай, что хочешь, узнай, что хотела узнать, познай бунт, да заори ты с балкона, я знаю ты хочешь. Ведь день смерти, он настанет, тогда вся эта глупость, на которую мы тратим время, станет не важна.

С той стороны провода повисло молчание, затем:

- Да кто ты такой, чтобы мне это говорить? – с эмоцией оскорблённой женщины.

Вол отнял трубку от уха, посмотрел, как отсчитывались секунды вызова, и нажал кнопку разъединения. Он испытал удовлетворение от завершенного дела. Никаких других эмоций. Он вернулся в постель, уверенный, что заснет. Увы, утомленный более, чем когда лег, с уставшими боками и мыслями, которые появлялись, но больше отказывались клеиться одна к другой, и с ощущением будто у картинки снизили резкость, а у звуков четкость, Вол поднялся и заказал кофе в номер. Набрал Кристине. Не ответила. Решил позвонить Игорю, банщик взял трубку.

- Как там Кристина? Звонил ей, не берет.

- Спит, выпила успокоительное. Переволновалась днем, когда смотрела прямой эфир. Завидую. Меня молодые девки больше не любят.

- Ребенок в безопасности?

- Она беременна? Вот те на… Когда успел… - Игорь помолчал. - В любом случае, я рад за тебя. Не бойся, вон здоровая какая, справится. Ты-то сам как?

Вол вкратце пересказал самые тревожные моменты церемонии, о посещении филармонии он умолчал. Не забыл Вол рассказать и про несостоявшийся разговор с Путиным.

- Есть вещи, которые не хочется узнавать. Вдруг он тоже человек. Такой же, как и я. А мне известно, какой я человек.

- Лучше бы спросил, что будет после его ухода.

- Я не президент, но ответить могу, - Вол закурил. - Ничего не изменится. Даже если новый начнет реформировать. Новый президент, я имею в виду совсем-совсем нового, это камень, брошенный в пруд. На волнах одни поднимутся, другие утонут, но в конце концов вода успокоится, и система вернется к прежнему. Внутренние течения не меняются. Уж точно не заменой портрета в кабинете.

- Течения бабла. С большой буквы «Б»! – рассмеялся Игорь.

- Слушай, раз уж позвонил. Я много думал о том, как ты очутился на службе у Свечкина. Этот месяц ты был мне единственным другом. Даже огреб вместо меня. В общем, планировал обрадовать по приеду, но скажу сейчас. Хочу тебя отпустить.

- Я благодарен за твой порыв, но я не могу уйти, - ответил Игорь, - как и не в твоей власти меня отпускать. Мы заложники, наши души лежат в кармане у Маркела и Даны. Да и зачем уходить? Кто мы вне стен особняка? Знаешь, я бывает вспоминаю свою учебу в кадетке, там я часто думал: за забором самая распрекрасная жизнь! Свобода! Только и делал, что перебирал, чем займусь, окажись я сейчас на свободе. Я был уверен: едва покину неволю, то попаду в райскую жизнь. Думаешь, я воплотил мечты, когда вышел? Ничего я не сделал, - Игорь помолчал. - Теперь я здесь. Я принял роль, прими и ты.

- Говоришь, как побитый пес.

- А что ты без Маркела и Даны?

- Разве я не доказал, что способен поступать самостоятельно?

- Не оттого ли ты поступал, что помощники позволяли? Ты двойник и останешься им, покуда помнишь о людях, которым про это известно. Ты не субъект, Валя.

- Пройдут года, и я стану лучше. Подчиню их либо прогоню!

- Пройдут года, станут лучше и они.

***

После завтрака Вол в кампании помощников пошел к посадочной площадке, где вертолет начал раскручивать винты. Весь путь шли молча, укутавшись пледы.

- Что теперь? – спросил Маркел, когда пришли на площадку.

- Нужно расслабить нервы, потом возьмусь за обучение бизнесу. Чтобы не только изображать из олигарха, а стать им взаправду.

- Даже представить не могу, как можно вот так запросто отказаться от прежней жизни?  Неужели, даже немного не тянет вернуться?

- Валька Вол заснул пьяный и не проснулся, теперь я Свечкин.

Маркел почтительно кивнул. Тем временем, вертолет приготовился взлетать, второй пилот подбежал и позвал подниматься на борт.

- Куда он летит? – крикнул Вол.

- В аэропорт! - ответил Маркел. – Куда потом, вам решать, Сергей Иванович!

Вол улыбнулся и похлопал Маркела по плечу. Направляясь к трапу, он почувствовал вибрацию в кармане. На экране телефона высветилось «Кристина». Вол принял вызов, рокот вертолетных винтов не позволял расслышать ее голоса. Вол прокричал в трубку:

- Не слышно! Не могу говорить! Лечу домой! Позвоню из аэропорта!

Сбросив вызов, Вол оглянулся на помощников, втянувших шеи в пледы. Помахав им напоследок, Вол взобрался на борт, и пилот закрыл за ним люк.

- Надо подобрать квартирку в Лондоне, - прокричал Дане в ухо Маркел, краем пледа защищая обоих от вихря поднимавшегося вертолета.

- Лондон? Ей не нравится в Лондоне.

- Тогда виллу на Бали́.

- Ба́ли, - поправила Дана.

- А я как сказал? - Маркел дождался, когда вертолет набрал достаточную высоту, чтобы не надрывать горло. - Помедитирует, покатается на доске, поест фрукты на тарелке из водорослей, запивая матчей. Сможет потом трепаться, что выносила ребенка, живя осознанной жизнью.

Дана, забралась под плед Маркела. Вместе они наблюдали за удалявшимся вертолетом.

- Написала пресс-релиз?

- Еще ночью. Пилотов жалко.

- Жалко у пчелки, - улыбнулся Маркел и, приободряя, потерся кончиком носа о нос Даны, - в попке.

- Фу, - Дана шлепнула его по груди, - какая пошлость!